Полужизни - Страница 74

Я согласилась перепроектировать их сад и попросила заполнить анкету. Я так поступаю всегда, даже если клиент уже выразил свои пожелания. Сколько раз убеждалась: отвечая на вопросы, люди четче выражают свои мысли и, следовательно, облегчают мне работу.

Она передала анкету ему, даже не взглянув. Я пообещала приехать через несколько дней и сделать замеры.

Странно, но я едва дождалась очередной встречи с ним. Приехав в «Приют ангелов», ее я не застала. Он был один и смущался сильнее, чем в первый раз. Нет ее – нет нужды осторожничать, но он почему-то боялся со мной разговаривать.

– Где ваша жена? – спросила я.

Он пожал плечами:

– Замеры можете сделать и без нее.

Анкету он не вернул, зато вручил несколько мятых листов, исписанных крупным почерком с наклоном влево. Надо же, переписал все мои вопросы и ответил на каждый!

– Почему вы прямо на анкете не писали? – удивилась я, а он снова пожал плечами.

Его ответы – однозначно его, а не ее – получились суперкраткими. На вопрос «Для кого проектируется сад?» он ответил: «Для нас»; на вопрос «Чем в нем будут заниматься?» – «Сидеть». Последним шел самый длинный вопрос анкеты: «Хотите наслаждаться садом прямо сейчас или готовы ждать, пока он “созреет”? Если согласны ждать, то сколько?» Он тщательно переписал мой вопрос, чтобы снабдить его одним словом: «Быстрее».

Я сделала нужные замеры и вернулась в дом. Он ждал меня с бокалом красного вина, не забыв налить и себе. Напомнить, что мне еще за руль садиться, я не посмела и лишь удивилась, что он не спросил, пью ли я вино.

Он повел меня в гостиную, где я еще не была. «Здесь все самое лучшее!» – гордо заявляла о себе комната. Горчично-желтый ковер, белоснежные стены, три белых же кожаных дивана составлены буквой П перед огромным телевизором, который поглощал все оставшееся пространство. У одного дивана стоял журнальный столик – эдакий зеркальный кубик, у другого – «собачьи» тапочки с высунутыми языками. Стены украшали пошлейшие фотографии в рамках, размером едва уступающие экрану телевизора. «Я тут ни при чем», – шепнул он, перехватив мой взгляд. На всех трех снимках были они вдвоем, босоногие и счастливые. Снимки занимали целую стену. На первом они явно бежали навстречу фотографу и, смеясь, упали в объятия друг друга. На следующем она томно наклонила голову и смотрела в объектив, а он прильнул к ее щеке губами, – вероятно, снимок был призван увековечить этот трогательный момент и теперь, многократно увеличенный, кричал со стены: «Мы счастливы! Мы так счастливы!»

Воспользовавшись тем, что я поглощена фотографиями, он подошел ко мне и попытался поцеловать. Я отстранилась так резко, что пролила вино на ковер, и он кинулся за пятновыводителем. Знакомая ситуация... С таким же лицом я тринадцатью годами раньше прятала в спальне любовный роман Джилли Купер, услышав гул родительской машины. Когда в гостиную вошел отец, я чинно сидела за столом и читала биографию Томаса Кранмера{Томас Кранмер (1489 – 1556) – один из отцов английской Реформации, архиепископ Кентерберийский. Сожжен при Марии Тюдор.}. До сих пор помню, как строчки прыгали перед глазами.

Пятновыводитель не подвел – через несколько секунд от вина не осталось и следа, а он все брызгал и брызгал на ковер белую пену. Я стояла поодаль, но отлично представляла, как колотится у него сердце.

Он отнес бокалы с вином на кухню – весьма разумно, все-таки линолеум. В его глазах появилась настороженность: вероятно, он лишь тогда осознал, что я отвергла его поцелуй.

– Почему ты с ней живешь? – спросила я. Переход на «ты» и сам вопрос были неуместны, но в тот момент правила приличия уже не действовали.

– Снимки недурны, – отозвался он, будто речь шла именно об этом.

– Из-за ее болезни?

– Какой болезни?

– Она сказала, что смертельно больна, – пробормотала я, чувствуя, как судорожно сжимается горло.

– Она и не такое скажет, – кивнул он, и это стало последней каплей.

– Я не могу выполнить ваш заказ, – объявила я. – То есть ее заказ. – В тот момент отчаянно хотелось, чтобы он снова попробовал меня поцеловать.

– Ты не можешь отказаться! Она на тебя рассчитывает.

– Мне все равно...

– Я на тебя рассчитываю! А сейчас хочу кое-что показать.

В каком-то трансе я поднималась вслед за ним по лестнице, решив: взгляну одним глазом и уеду. Он привел меня в каморку с потолочным окном, в которой не уместилась бы и кровать. На ковре стояла красно-белая модель поезда – локомотив и три вагона, рядом стул, а вокруг стопки комиксов о Человеке-пауке и Невероятном Халке. Вдоль стены выстроились сапоги-челси, черные и коричневые.

На подоконнике примостился видавший виды бумбокс в окружении компакт-дисков.

– Вот, мое логово. Это тоже мое, – он кивнул в сторону висевшей на стене картины, длинной, прямоугольной, напомнившей мне советский агитплакат, хотя слова на ней были французские – Etat{Etat – государство (фр.).} сверху и Exactitude{Exactitude – правильность (фр.).} снизу. Размашистым мужским почерком их написали поверх красно-черно-серого поезда, на полной скорости вылетающего из туннеля.

– Прекрасно, – соврала я, не зная, как реагировать. Он улыбнулся, и я обрадовалась, что соврала, ведь на самом деле считала картину ужасной, чуть ли не фашистской.

Вскоре после этого я действительно уехала домой, но мы оба знали, что от их заказа я не откажусь. Вернувшись на кухню за сумкой, я заметила анкету, которую оставила при первой встрече. Анкета лежала под стопкой журналов по домоводству, но я разглядела, что ее заполнили бисерным почерком, а не крупным с наклоном влево. Он перехватил мой взгляд, а когда я вытащила анкету и стала читать, демонстративно засунул руки в карманы. Восстановить ход событий труда не составило: он ужаснулся, переписал вопросы на чистый лист, ответил по-своему и вручил мне «нормальный» вариант. Надо же, какой чуткий! Прочитав ее ответы, я поняла, от чего он пытался меня уберечь, и, наверное, тогда влюбилась в него.